Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Я понял, — кивнул Лешка. — Не напрягайся так, можешь задавать любые вопросы от геополитических до семейных, даже про семью президента можешь спрашивать. А уж как я отвечу… В общем, предоставь это мне.

Лешка Кречет всегда был немного пижоном, но — как бы это поточнее? — пижоном удивительно естественным. Его позерство выглядело куда приятнее, чем иная натужная скромность. Лешка просто всегда знал себе цену, и когда был скромным инженером на Южмаше, и когда в тележурналистику пошел, не покидая родного завода, и когда в начальники выбился при тамошнем генеральном директоре, ну, а когда тамошний генеральный надумал стать генеральным для всей Украины, Лешка был уже не просто журналистом, а вполне профессиональным имиджмейкером. Собственно, он стал одним из тех, кто и руководил избирательной компанией. Понятно, что после победы ему пришлось сменить Днепропетровск на Киев. Крутое восхождение Кречета на политический Олимп лишь кому-то со стороны могло показаться счастливой случайностью, в действительности он очень последовательно шел к большой власти и большим деньгам. Скорее уж стоило удивляться его теперешнему уходу из властных структур. К моменту нашей встречи Кречет как раз перестал быть лицом официальным, должность за ним сохранили какую-то почетную — типа «члена Всеукраинского координационного совета по координации деятельности всех советов Украины» — на таком посту он уже ничего не решал в действительности. Однако с деньгами и властью так запросто не расстаются. Лешка сумел выйти из игры мягко, никого всерьез не обидев, продолжая оказывать влияние на известные круги, а главное — не только сохранив капитал, но и приобретя новые возможности зарабатывания денег на политике — прежде всего благодаря доступу к уникальной информации. Консультации его стоили дорого. Лишь за одну возможность встретиться и поговорить с Кречетом некоторые раскошеливались в размере годового дохода иного киевского бизнесмена. И что приятно, никаких налогов и никакого нарушения закона!

Ах, как мне это было понятно и знакомо!

Но, конечно, я промолчал, прикидываясь скромным литератором и маленьким человечком. Вот только зря я, похоже, старался. Всякий, побывавший там, наверху, начинает шестым чувством ощущать своих, определять их на расстоянии по неуловимым черточкам в поведении, во взгляде, в голосе… Лешка почувствовал мою исключительность и мой немалый опыт, только понять не мог ни черта — откуда?! И это его слегка раздражало. Однако он умел подавлять нежелательные эмоции и до поры лишних вопросов не задавал.

— Чем теперь сам-то занимаешься? — не выдержал он наконец, когда мы уже решили не ехать в его предместье, а тронулись все-таки в центр города.

Жил он в данный момент один и не мог обещать мне ничего приличного в качестве угощения, поэтому считал просто необходимым начать с ресторана, тем более, что сам Кречет, как он имел честь выразиться, ещё не завтракал (восемь вечера по местному).

— Чем занимаюсь? — переспросил я, откровенно затягивая с ответом. — Да все тем же. В смысле — пишу.

— Под какой фамилией? Что-то давно я твоих книжек не видел. Кроме «Подземной империи»…

— Нет, ну, конечно, на жизнь я зарабатываю не литературой.

— Так бы сразу и сказал.

— Я преподаю русский язык и литературу… в Европе.

Честно говоря, я боялся завраться и начать путаться. А преподаванием, в конце-то концов, реально занималась Белка и мне совсем несложно было рассказать кое-какие подробности.

— Это по-взрослому, — оценил Кречет. — И все-таки как оно вдруг получилось?

— Не вдруг, — сказал я. — Была очень сложная семейная ситуация. Хотелось уйти от всего. Куда угодно. Хоть на тот свет. Вот тогда и появились новые друзья, которые помогли. Этакий странный вариант эмиграции — не только ото всех, но и от самого себя. Ты же знаешь, я всегда был авантюристом.

— Прямо «набоковщина» какая-то. Твои новые друзья упаковали тебя вместо чужого трупа и отправили малой скоростью воскресать в Парижский университет? Красиво.

— В Женевский, — поправил я небрежно, минуя прочие подробности и давая понять что не очень-то намерен пока распространяться на данную тему.

— Это по-взрослому, — ещё раз повторил Кречет.

Но в голосе его ощущалось сильное недоверие.

Затем поговорили об общих знакомых, о печальном положении дел в российской, а тем более украинской русскоязычной литературе, я поведал, что привез с собой в виде распечатки новый, только что написанный роман, Лешка искренне оживился и обещал сегодня же начать читать.

Мы уже доехали до самого центра и где-то в двух шагах от Бессарабского рынка спустились в погребок на Красноармейской. Лешка специально повез меня не в шумный большой ресторан, а в маленький и тихий «Милый Августин» — элитное место, где без всякой музыки собираются для заключения серьезных сделок и для важных разговоров большие люди, из тех, кого не не показывают по телевизору, но именно от них — без преувеличений — реально зависит будущее этой страны. (На Украине тоже говорят «эта страна».)

А заведение и впрямь оказалось милое. С прекрасной кухней, отличным бочковым пивом, богатой картой вин и грамотным выбором коньяков, но что-то тем не менее, напрягало меня. Я был усталым, слегка рассеянным, в название не вдумался, да и на сорт пива не посмотрел. Но потом, поднявшись по техническим причинам и возвращаясь обратно, едва не налетел в полутьме на странную пузатую фигуру, машинально пролепетал «Ах, простите!» и, наконец, понял, что фигура-то деревянная, что это и есть сам Августин с кружкой пенного пива знаменитой марки «Варштайнер». Я чуть не расхохотался вслух и спросил Лешку:

— Господи, куда ты меня привел?

— А что такое? — несколько опешил он.

— Это же немецкий ресторан!

— Ну.

— А я уже больше года живу в Берлине. Думаю, что за фигня? Будто и не уезжал никуда.

— Извини, дорогой, — улыбнулся Кречет, — про Берлин не было сказано ни слова, только про Женеву. Впрочем, какая разница? Я тебя понял. Завтра пойдем в кабак с национальным колоритом, в «Диканьку» например. Хочешь? Это в Дарнице.

Не знал я, где у них Дарница, и на самом деле мне было безразлично, куда идти: в дорогих ресторанах все равно молодость не вспомнишь. А дешевых пивнарей, наверно, уже и в Киеве не осталось. Зато осталась русская речь на улицах, грязь под ногами и лысые покрышки обшарпанных «жигулей»… Во какая ностальгия накатила!

Меж тем Лешка становился все бодрее по ходу «завтрака», он-то действительно чаще вел ночной образ жизни и на этот раз, когда я позвонил ему, аккурат принимал «утреннюю» ванну, то бишь ванну после сна. А я к концу трапезы почувствовал, что наоборот засыпаю, несмотря на всю увлекательность наших бесед. Почти опустошивший меня творческий подъем, бессонная ночь накануне, утренний секс, внезапный звонок Вербы, и, наконец, не совсем обычный перелет, да ещё эта встреча… — перебор, явный перебор!

— Поехали домой, — попросил я жалобно.

Он положил на стол сотню гривен, задумался — этого явно не хватало, — и я, достав наугад сотню марок, прокомментировал:

— Ничего не понимаю в ваших карбованцах.

— А тут и понимать нечего. Гривна сейчас примерно равна твоей любимой марке, чуток меньше.

— Но так нормально?

Я не видел счета и сомневался, ведь по берлинским понятиям икра, шашлык из осетрины, жареный судачок и французский коньяк «Хэннеси экстра олд» (два по сто пятьдесят), даже не считая остального, уже бы сильно зашкалили за двести марок.

— Это более, чем нормально, — сказал Лешка. — Ты их балуешь.

И мы поехали.

«Хорошо жить в Киеве! — думал я. — С деньгами, конечно».

По дороге Кречет пояснил мельком, отчего сейчас перебивается в одиночку. Жена его Нина и дочка Ксюша уехали к родственникам. Он не стал называть мне города, вполне прозрачно намекнув, что уехали они не куда, а откуда. Время от времени при его, Кречета, слишком серьезных делах, родным становится небезопасно оставаться рядом.

— А мне? — спросил я полу в шутку, полу всерьез.

— Тебе — не страшно. Вокруг меня же не стрелять начинают. Просто существует порою опасность шантажа. Ты что, шпионских книжек не читаешь?

— Конечно, не читаю. Я их пишу.

— Ах, ну да, — улыбнулся Лешка, — а я и забыл, с кем имею дело.

— Зря забыл, — пожурил я его. — Обещал почитать прямо сегодня.

— Как обещал, так и будет. Я быстро читаю, Микеле!

— Вот и отлично, Олекс!

Ах, как приятно прозвучали наши старые клички, тех, давних лет! Я увлекался итальянским кино, и за это был прозван Микеле, почти Плачидо. А Лешка, хоть и был практически русским, с детства владел «ридной мовой», с другой стороны много и серьезно занимался английским, вообще любил все английское. Мне же всегда было крайне чудно видеть в украинских журналах его имя, написанное с буквы «о» — Олексей Кречет. Вот я и придумал этакий англо-хохляцкий вариант — Ол, Олекс. Позднее это было нечто среднее между банком «Олби» и сникерсом. («Между прокладками „Оу-Би“ и „тампаксом“», — обыкновенно поправлял меня Лешка).